— У меня в Марьинке на Донбассе мама похоронена. Только подумаю, что не могу сейчас пойти на ее могилу помолиться, внутри все разрывается. Хочу домой, туда, где мои корни. Общался с психологами. Говорят, психологическое состояние беженца равняется состоянию человека, который перенес потерю родного, — говорит 43-летний отец Тихон-Сергей Кульбака, парох греко-католической церкви Андрея Первозванного в Донецке. 11 дней был в плену террористов. Они требовали, чтобы отрекся от веры.
С августа живет во Львове в монастыре Святого Альфонса. До сих пор получает СМС от боевиков. Если решится поехать на родину, угрожают убить. Встречаемся в церкви Николая Чарнецкого на ул. Подголоско. Там собрались переселенцы.
— Хотим выставку сделать. Туда войдут фотографии Донецка, Луганска. Жителей, которые вынужденно переехали во Львов, их истории, — рассказывает Кульбака, приглашает в другую комнату. Разговаривает на украинском.
— До 2006 года был православным священником. А потом начал поиск той церкви, которая отвечала бы моим идеалам. В 2007-м стал священником греко-католической церкви. Моя парафия была русскоязычная. На это получили благословление от епископа. С годами количество прихожан постоянно росло. Московский патриархат видел в этом опасность. У них все строилось на деньгах. Венчание — 1000 гривен, крещение — 500. У нас люди могли добровольно жертвовать или не платить ничего. На Донбассе это был разрыв шаблона. Новая модель поведения церкви, которой до сих пор не было.
В марте организовал молитвенный марафон, — продолжает. — Люди, которые любят Украину, приходили каждый вечер в 18.00 в центр Донецка. Молились за мир и покой в государстве. Мне начали угрожать. Получал СМС: "Прекрати гавкать, иначе тебя найдут с распоротым животом".
10 июля ехал из церкви домой. Зашел в магазин взять чего-то к кофе. Припарковался на стоянке. Рядом остановилось авто. Вышли четверо в камуфляже, с оружием, в балаклавах. Посадили к себе. До сих пор не знаю, где меня держали. Какой-то пионерский лагерь или санаторий. Когда водили в туалет, видел много умывальников в ряд. Сидел в комнатке, окно было замазано белой краской. Кругом зеленые панели. Бить не били. Придумали другую форму пыток. Я болен сахарным диабетом. Мне не давали лекарств. На третий день болели все внутренние органы. Кормили хлебом. Без лекарств для диабетиков — это смерть. А еще выводили на расстрел, ставили к стенке и пускали автоматную очередь. В первый день лишился чувств, потом привык. Каждый день промывали мозг: "Ты будешь медленно и мучительно умирать. Бог тебе не поможет. Потому что Бог действует только в Московском патриархате". На седьмой день приехал какой-то "спец" и меня начали периодически водить к нему на разговор. Понял — этот человек с утонченным московским акцентом в курсе всех церковных событий. Знал все персоналии, даты, события. Скорее всего, был каким-то московским эфэсбэшником. Втемяшивал: если не пойду путем московско-православной веры, то меня будут долго и больно убивать. Отпустили неожиданно. На 11-й день завязали глаза и вывезли на моей же машине в посадку за 50 километров от Донецка. Там и оставили. Забрали деньги и карточку из навигатора.
В Донецке было пять парафий греко-католиков. Несколько в Горловке. Сейчас на оккупированной территории остался только один священник. У него с Московским патриархатом договоренности. Часть моих парафиян выехала на украинскую территорию. Остались преимущественно пенсионеры, потому что не имеют другого выхода. Иногда, когда там обстрелы, звонят мне. Просят молиться за них.
Самопровозглашенные республики на Донбассе поддерживают преимущественно пенсионеры, которые мечтают о возвращении в Советский Союз. И молодежь, которая имеет криминальное прошлое, или выходцы из таких семей.
Комментарии